Стеснительный ребенок

- Вы извините, что мы стучим, но вот у вас тут написано: "Стучите - и вам откроют" - мы и постучали. Мы у вас в журнале записаны, Семеновы наша фамилия, но мы на 11 часов записаны, а сейчас еще без десяти, вы уж извините, что мы раньше...

- Все правильно.
- Я слегка утомилась от этого потока извинений, который буквально тек из уст молодой и миловидной химической блондинки, крепко державшей за руку похожую на нее девочку. Блондинка с девочкой стояли в коридоре, не переступая порога, хотя на протяжении извинений я сделала уже два шага назад и приглашающе махнула рукой.
- Раз у меня написано: "стучите!" - значит, надо стучать. А извиняться имело бы смысл, если бы вы опоздали. Проходите!

- Как тебя зовут?
- спросила я у девочки, когда мама с дочкой одинаково аккуратно присели на краешки стульев. Девочка испуганно взглянула на мать, мать сделала рукой какой-то явно ободряющий жест, и дочь ответила едва слышным шепотом:
- Ксюша...
- Та-ак. Здравствуй, Ксюша.
- Я осторожно, чтобы окончательно не смутить, рассматривала ребенка.

- Я слушаю вас...
- Вы извините нас, что мы вас отрываем ("От чего, интересно? - подумала я. - Я здесь на работе, а Ксюша
записана в журнале..."), может, нам и приходить-то не стоило, потому что к вам, наверное, действительно с
серьезным чем ходят, а мы-то, получается, с пустяком...
- И все же, уточните, пожалуйста.
- Нам в школе сказали, мы вот и пришли. Потому что, если учителя говорят, им же виднее, конечно. Только сами-то мы и не знаем, отчего это все и что тут делать. И я так думаю, то что ж тут поделаешь? Уж как есть,
так есть... Все ведь люди по-разному устроены, у одного это не получается, у другого - другое...
В кабинете явственно потянуло ранним Шукшиным.

- В чем дело-то?! - Я решила взять быка за рога.
- Да стесняется она, - застенчиво улыбнулась мама и с любовью, так, как будто говорила об откровенном
достоинстве, взглянула на дочь.
Что-то в этой связке показалось мне неправильным, но что именно, додумать я не успела.
- Чего стесняется? Когда? В какой обстановке? В какой форме проявляется? Как давно это началось?
- Да всегда это было, - начала с конца мама. - Сколько я ее помню, она всегда такой была. Маленькая все мне в подол пряталась, потом за меня. Другие дети освоятся где-нибудь и бегут играть, а моя может хоть час,
хоть другой, хоть третий на коленях просидеть. У меня, бывало, уж и колени ломит, и затекло все. Иди, говорю, Ксюшенька, побегай, поиграй с другими-то детками. Спущу ее на пол, так она возле стоит, а никуда не идет.
- А дома, в семье?
- Дома-то все нормально. И болтушка она, и хохотушка, и такого напридумает, что мы с бабушкой только диву даемся.

- Детский сад Ксюша посещала?
- Посещала, а как же! С двух лет. Сначала-то тоже дичилась, конечно, а потом постепенно привыкла к детишкам, к воспитательницам, все нормально было. Только вот стихи всегда читать на праздниках не любила. Петь там хором или танцевать - пожалуйста. А вот стишки - нет. Да ее не очень-то и уговаривали, потому что она так тихо говорит, что ее и не слышно никому. А дома-то - вот диво! - весь праздник нам с бабушкой наизусть перескажет. Да громко так, звонко, будто колокольчик звенит!
- Ксюша, в каком классе ты сейчас учишься?
Ксюша слегка шевельнула губами.
- В третьем, - догадалась я.

- Так какие же претензии предъявляют учителя к Ксюше сегодня?
- Да так, по правде, никаких и нет претензий-то. Учится она неплохо, по письму так и вообще лучше всех
в классе. Ошибок мало делает. С детишками ладит. Учительница-то у нас беспокойная, заботливая, она вот
и говорит... Намедни тут Ксюша ручку дома забыла. А у них, как на грех, самостоятельная была. У соседа-то лишней не случилось, а учительнице сказать Ксюша постеснялась, вот и не написала ничего. А учительница потом, как узнала, Ксюше-то ничего не сказала, а меня письмом вызвала и раскричалась, раскричалась... "Это, - говорит, - невозможно, она же способная девочка, а рот лишний раз раскрыть боится, из нее же каждое слово клещами надо тянуть, я-то ее знаю, а что она в средней школе делать будет! Ее же затрут! Нельзя же такой быть! Вы же мать! Надо же что-то делать! Стеснительность стеснительностью, но это же переходит всякие границы! У меня же на столе специально три ручки лежат, для тех, кто забыл. И она это знает! Вашу дочь лечить надо!" Ну вот мы и пришли...

Я погасила улыбку (Ксюшина мама так смешно копировала учительницу, что во время ее монолога улыбка невольно появилась у меня на лице) и спросила:
- Но вы-то сами считаете, что все нормально? Так?
- Да кто мы такие, чтоб судить-то?! - Тут уж повеяло не Шукшиным, а и вовсе XIX веком. Я внимательно взглянула на Ксюшину мать - она была абсолютно серьезна. Ни о какой шутке или издевке не могло быть и речи. - Учителя судят - им на то и образование дадено. Каждому в этом мире свое. А только я вот так вам скажу: и я сама такая была, и мама моя, Ксюшина бабушка, такие же были (я не сразу поняла грамматическую суть этого оборота и лишь чуть позже догадалась, что свою мать она называет на "вы"). - Меня-то в школе к доске старались не вызывать, а по-письменному спросить. По-письменному я очень даже хорошо все делала. После восьмого класса-то я в училище пошла, потому что работать надо было - трудно маме было нас двоих одной растить. А по оценкам-то я вполне могла и в девятый пойти - так все учителя говорили. А то и в институт поступить - меня все по литературе учительница уговаривала: "Иди, Надя, в девятый класс, а потом в библиотечный институт - ты у нас и сейчас прямо как сельская библиотекарша из фильма". Это у меня такая мечта была. Я в школе-то всегда нашей библиотекарше помогала - книги рассортировать, формуляры заполнить, малышам выдать что - она мне все доверяла. И так мне это нравилось, прямо до слез. Не поверите - библиотекарша-то, молоденькая, по своим делам убежит, на свиданку там или еще куда, меня за себя оставит. А я, если нет никого, пройдусь мимо полок, на книги гляжу, по корешкам их глажу, запах их книжный вдыхаю, а сама плачу, плачу... Так хорошо! Никогда мне больше в жизни так хорошо не было!

- Так отчего же, Надя, вы не пошли в этот самый библиотечный институт?! - невольно захваченная трогательным рассказом, воскликнула я. Теперь я, наконец, догадалась, кого она мне напоминала, с чем ассоциировалась ее своеобразная, певучая речь, - земская учительница, такая, какой я представляла ее себе по рассказам Чехова, Куприна и Вересаева. И действительно, сельская, заводская или клубная библиотека вполне могла бы стать местом ее личностной реализации.
- Так денег же им мало платили, - вздохнула Надя. - Даже тогда; а про сейчас я уж и не знаю. А мне надо было маме помогать брата растить. Я, как училище окончила, официанткой в столовой работала, потом за стойкой. Деньги-то тоже небольшие, зато на своих харчах. И домой в кастрюльке приносила, маме, почитай, только соль да спички и оставалось купить. Зато и одевалась хорошо, и брат у меня как картинка ходил. Мама-то у нас шьют, вяжут, кружева даже плетут - мастерица. Когда не было ничего, такие мне юбочки шила, кофточки, джемперочки - девчонки от зависти мерли.

- А мама знала про вашу мечту? Про библиотечный институт?
- Да нет, не знала. Чего же я буду по-пустому родному человеку сердце тревожить? Да и не говорили мы с ней никогда про мечты-то...
- Никогда, никогда?
- Один раз, - погрустнела Надя. - Только не про мою. Мама как-то к слову рассказала - была у нее мечта учительницей стать. Чтоб детей математике учить. Почему математике - не знаю, но только она мне всегда задачи помогала решать, я даже удивлялась. Дедушка-то мой, мамин отец, ордена имели, после войны из деревни в город с семьей приехали, на работу на завод устроились, там потом мастером или еще каким-то начальником стали, в партию вступили. Мама-то говорили, что как в первый раз в городскую школу пришла, так и вовсе рот открыть не могла. У них-то в деревне в школу кто в чем бегал, а здесь все в фартучках, чистенькие, отглаженные. Девочки ее обступили, галдят, спрашивают чего-то, рассказывают, а она стоит, сказать ничего не может, только плачет от обиды. Учительница ее успокоила, за парту посадила. Потом привыкла, конечно. Училась хорошо, грамоты имела. Они у нас в шкатулке лежат, я их в детстве смотреть любила, думала, вот пойду я в школу, тоже такие буду получать. Теперь Ксюша смотрит...

А потом дедушку арестовали. Знаете, как это тогда было. Он где-то как-то не так выступил или что-то сказал... И для мамы, конечно, всякие институты сразу кончились... Его освободили вскоре, но домой приезжать запретили. Бабушка к нему поехала, а мама здесь одна жить осталась. Жила, училась в ФЗУ, потом работала на фабрике, потом замуж вышла... К математике-то, видно, у нее способности и вправду были, потому что на фабрике-то она хоть и прядильщица, а была знатным рационализатором, все чего-то там в этих станках усовершенствовала. Эти свидетельства у нас тоже лежат... Так что я думаю, что стеснительность - это ничего, - совершенно неожиданно для меня закончила свой рассказ Надя.

- Надя, а вы знаете, какая у Ксюши мечта? - Вообще-то меня крайне интересовало, куда делась мужская
половина этого "стеснительного" семейства. С прадедушкой - "врагом народа" все более менее ясно, а остальные... Но это вроде бы спрашивать еще рано.
- Да, знаю, - улыбнулась Надя. - Она хочет модельером быть. Платья шьет для своих кукол. Да не просто так, а по выкройкам. Бабушка ее научила. Рисует хорошо. Ходит в школе в кружок рисования. Подрастет - пойдет на кройку и шитье. Правда, Ксюша?
Девочка улыбнулась в ответ и едва заметно кивнула.

- И что же нам теперь делать с этой вашей стеснительностью? - спросила я у матери с дочерью, переводя взгляд с одной на другую. Обе одинаково застенчиво потупили глаза.

Почему дети стесняются?

Предупреждаю сразу - списка причин не будет. Может быть, я ошибаюсь, но на сегодняшний день мне кажется, что у стеснительности есть всего одна причина - чрезмерно низкая самооценка.

На ум приходит только одно исключение - некоторая доля стеснительности и опасливой осторожности в норме характерна для детей в возрасте от семи месяцев до двух с половиной - трех лет. В этом возрасте в той или иной степени стесняются и опасаются незнакомых взрослых (и иногда детей) почти все здоровые дети. Здесь, наоборот, может вызвать тревогу ребенок, этой нормальной осторожности не проявляющий. Во всех же других возрастных категориях - только низкая самооценка. Автор будет признателен любому, кто расширит его (автора) кругозор и назовет еще какие-нибудь причины. Автор допускает, что они (причины) вполне могут существовать, но все дети, которых мне довелось наблюдать на практике, стеснялись именно по причине вышеуказанной, а не по какой-нибудь иной.

Что же может вызвать формирование у ребенка заниженной самооценки? Главная роль в этом малопочетном деле принадлежит, безусловно, семье. И будет совершенно неправильно думать, что низкая самооценка формируется только у ребенка, которого в семье бесконечно третируют и унижают. Одна весьма почтенная дама рассказала мне, что, когда ей было около 12 лет, она, проходя подростковый метаморфоз, очень любила вертеться перед зеркалом. Ее мать, женщина незлая, но "простая" и работящая, смотрела на дочкины "выкрутасы" перед зеркалом с явным неодобрением.

- Ну чего ты там вертишься? - ворчала она. - Чего выгладываешь-то? На что там смотреть? Смотреть-то там не на что! Пошла бы лучше книжку почитала. Или белье, вон, погладь.

Девочка росла, хорошела, но упорно считала себя дурнушкой. Многие, в том числе и сама мать, говорили ей, что ее внешность вполне конкурентоспособна. Но она никому не верила и избегала зеркал, потому что в глубине души знала - "смотреть-то там не на что"! Достаточно упорно читая книжки, она закончила университет, стала кандидатом биологических наук, но вот личная жизнь ее так и не сложилась. Сразу после окончания университета она вышла замуж за очень хорошего, умного человека. Многие подруги завидовали ей. Но она постоянно боялась за свой брак, подсознательно ждала, что муж "одумается" и заметит, что женился на женщине, в которой "ничего нет". Она ревновала мужа, но тщательно скрывала свою ревность, полагая, что не имеет на нее права. Не удивительно, что мужу нравятся другие, ведь в ней-то, как мы уже знаем, "не на что смотреть"! Естественно, что рано или поздно столь тщательно ожидаемое событие должно было произойти. Муж ушел к другой женщине. Наша дама вздохнула чуть ли не с облегчением и углубилась в свою науку. Больше ей нечего было бояться, не надо было притворяться, что в ней "что-то есть". И только то, что, борясь с собой и своими чувствами, не смогла, не успела завести ребенка, - тревожилo и печалило, омрачало жизнь уже не слишком молодой женщины...

Иногда низкая самооценка ребенка формируется и в стенах школы. Ребенок тугодум или, наоборот, слишком подвижен и отвлекаем. Плохо справляется с письменными заданиями или, наоборот, не слишком-то красноречив у доски. И вот уже из уст раздраженного учителя сыплются определения: "неспособный", "тупой", "лентяй", "хулиган"; или даже прогнозы: "никогда ничего не добьется", "дальше будет еще хуже", "пойдет по плохой дорожке", "попадет в школу для умственно отсталых" и т. д. и т. п.

Достаточно часто причиной низкой самооценки является какой-нибудь реальный или полупридуманный физический недостаток ребенка. У ребенка нарушен обмен веществ и он болезненно толст, ребенок перенес какую-то травму или операцию и хромает, носит сильные очки, имеет какую-то гипертрофию или уродство черт лица. Его дразнят сверстники, жалеют родные, оборачиваются вслед и качают головами прохожие...

Из-за вышеописанных причин ребенок привыкает считать себя не столько плохим (против этого возможен и протест, о котором мы поговорим ниже), сколько ни к чему не пригодным и никому не интересным. Он боится высказать свое мнение, так как заранее уверен, что оно окажется неверным. Не решается предложить игру группе сверстников, потому что она наверняка будет им неинтересна. Стесняется отстаивать свои интересы, так как сам подсознательно уверен в том, что заслужил столь пренебрежительное отношение.

Стеснительность - это, несомненно, защитное поведение, аналогичное защитному поведению у некоторых животных. Ребенок старается ничего не говорить, ничего не делать, стать максимально незаметным. Особенно наглядно это проявляется у маленьких детей, которые, стесняясь, просто прячутся в подол маминой юбки или за шкаф. В условиях общества остаться совершенно незаметным, разумеется, невозможно. И проблемы стеснительного ребенка начинаются, как правило, именно в школе, сам способ жизни в которой является максимально публичным.

В семье и с хорошо знакомыми людьми, которым они доверяют, стеснительные дети ведут себя обычно совершенно нормально, ничем не отличаясь от других детей. Иногда ребенок нормально общается с мамой и бабушкой и стесняется папу, который часто ездит в командировки и подолгу не бывает дома. Если же нарушены взаимоотношения ребенка со всеми членами семьи, то здесь, скорее всего, мы имеем дело не со стеснительностью, а с каким-то другим, более серьезным эмоциональным расстройством.

К чему это может привести?

Иногда стеснительность проходит как бы "сама собой". На самом деле даже в этом благополучном случае все не так просто.

Ребенок, которого учительница начальных классов считала "глупым" и "малоспособным", вдруг в средней школе обнаружил математические способности, победил сначала на школьной олимпиаде, а потом стал призером районной. Одноклассники, которые еще недавно подсмеивались над его замкнутостью и стеснительностью, просят решить задачу, учительница смотрит с уважением, приносит учебник повышенной сложности и говорит, что на будущий год надо думать о городской олимпиаде. И отец однажды вечером вдруг заводит разговор о политехническом институте, который он когда-то кончал и в котором до сих пор сохранились еще сильные преподавательские кадры... На основании всего этого изменяется самооценка ребенка, он начинает понимать, а затем и чувствовать (именно в такой последовательности), что он "не хуже других". Вместе с повышением самооценки уменьшается, а затем и уходит совсем стеснительность.

Девочка приехала в Москву вместе с отцом-военным, закончив пять с половиной классов где-то в далеком гарнизоне, в поселковой школе. Отец напряг все свои способности и возможности и устроил дочку в "приличную" школу. Город ошеломил девочку своим тяжелым очарованием, шумом и многолюдностью. Одноклассники - раскованностью поведения, стилем одежды и уровнем учебной подготовки. Девочка замкнулась в себе, даже если что-то знала, стеснялась на уроках поднять руку. В общении с одноклассниками больше молчала, опасаясь сказать нечто глупое и неуместное. Учителя жаловались родителям, что из-за замкнутости девочки не могут оценить истинный уровень ее подготовки.

Постепенно, однако, девочка привыкала к новому местообитанию. У нее был покладистый и незлобивый характер, в старой школе она всегда выступала в роли миротворца. Проявилось это и в новой школе. Не очень понимая сути разногласий враждующих девчоночьих группировок, она внимательно выслушивала членов обеих групп и искренне недоумевала, как могут ссориться между собой такие умные и хорошие люди. Взгляд "со стороны" сделал свое дело, постепенно ее недоумение передалось рассказчицам, и обстановка в классе стала значительно менее напряженной. Девочки "приличной" школы, действительно, обладали достаточным интеллектом и легко разобрались, кому они этим обязаны. У девочки из гарнизона сразу появилось много подруг, которые очень полюбили ее за спокойный, добрый нрав, верность данным обещаниям и умение слушать.

Приблизительно в это же время самый умный мальчик класса во всеуслышание заявил, что Люба не похожа на других девчонок, так как никогда не вредничает, не врет и не стремится "опустить" других. "С Любой можно дружить!" - сказал он и этим поднял авторитет девочки практически на недосягаемую высоту. Понятно, что к концу шестого класса от Любиной стеснительности не осталось и следа.

Таков благополучный исход детской стеснительности. К сожалению, встречаются и гораздо менее благополучные случаи.

Весьма энергичная мама привела ко мне на прием свою тринадцатилетнюю дочь, чем-то похожую на циркового тюленя. Шура, так звали дочку, добродушно ухмыляясь, сообщила мне, что у нее никаких проблем нет, а проблемы есть у мамы. Мать в свою очередь, кипятясь и пофыркивая, рассказала, что в последнее время дочь связалась с совершенно ужасной подругой Алисой и совсем "отбилась от рук": стала хуже учиться, болтаться с парнями, дерзить дома и учителям. Алиса представлялась со слов мамы абсолютным исчадием ада. Если верить ей, то в свои тринадцать лет Алиса ни в грош не ставит учителей и собственную мать, ведет абсолютно безнравственный образ жизни, вот-вот будет выгнана из школы. Свободное время Алисы посвящено совращению безобидной глупой Шуры и других таких же дурочек.

Шура, слушая мамины тирады, только качала головой, не пытаясь вмешаться и понимая, видимо, что никакие возражения не будут приняты во внимание.

Я предложила Шуре прийти ко мне на прием без мамы, но вместе с Алисой. Шура неожиданно легко согласилась. Через несколько дней обе девочки сидели у меня в кабинете. Если Шура была похожа на дрессированного тюленя, то Алиса больше всего на свете напоминала испуганную лань - огромные глаза, порывистые движения, дрожащие крылья тонкого носа. И эта хрупкая, нервная девочка, заинтересованно улыбающаяся мне чуть кривоватой улыбкой - известная хулиганка и совратительница малолетних "тюленей"? Что-то не сходится. Вероятно, мама Шуры все "слегка" преувеличила, целиком переложив на узкие плечи Алисы вину за подростковые проблемы собственной дочери.

Совершенно неожиданно для меня Алиса подтвердила почти все, о чем говорила Шурина мама: да, она дерзит учителям, да, учится гораздо ниже своих возможностей, да, не ладит с собственной матерью, да, курит, да, регулярно ходит на дискотеки.

Дальше состоялся большой разговор. Обе девочки оказались контактными и достаточно искренними. Видно было, что никто и никогда не говорил с ними о них самих, не стремясь что-то в них немедленно исправить
или откорректировать.

- А что бы вы сами хотели в себе изменить? - спросила я.
- Вот я бы хотела похудеть и стать немного красивей... - немедленно затянула Шура. - И еще бы я хотела стать менее ленивой...
Алиса молчала и нервически крутила в пальцах кубик из строительного набора. Ее красота и стройность были несомненны.
- А ты, Алиса?
- Я боюсь людей. Я всего стесняюсь. Я хочу, чтобы этого не было, - выпалила девочка. Подруга взглянула
на нее с комическим удивлением:
- Ты стесняешься, Алиска? Ты?!
- Расскажи об этом, если можешь, Алиса, - попросила я.

Полуприкрыв огромные глаза, торопясь, словно опасаясь, что ее прервут, Алиса рассказала, что она всегда боялась людей, боялась какой-то опасности, которая, как ей казалось, от них исходила. Ничего такого страшного с ней никогда не случалось, если не считать того, что, когда Алисе исполнилось пять лет, горячо любимый отец бросил ее и мать и ушел к другой женщине. Алиса долго не могла с этим смириться, плакала по ночам, чтобы не видела мама. Теперь она понимает, что это глупо, но тогда ей казалось, что если бы она вела себя как-нибудь по-другому, то отец не ушел бы из семьи и навсегда остался с ними. С тех пор она все время боялась сделать что-нибудь не так и вызвать какое-нибудь непредсказуемое, но ужасное последствие.

В школе она боялась отвечать, даже если наверняка знала ответ. В письменных работах делала много ошибок, потому что подолгу думала над правописанием каждого слова и в конце концов запутывалась в правилах и писала наугад. Большинство девочек в классе были крупнее и сильнее ее, и Алиса очень боялась, что они за что-нибудь на нее разозлятся и побьют ее. Так она боялась годами, пока однажды ей все это не надоело. Алиса всегда была самолюбивой и даже тщеславной девочкой. Ее внешние данные были почти безукоризненными. И она решила, что всего бояться - это не лучшая защита, а лучшая защита - это нападение. И Алиса начала нападать. И с удивлением обнаружила, что нападающих боятся и даже уважают. Никакого удовольствия от своего вновь приобретенного имиджа девочка не испытывала. Она научилась хамить и отвечать оскорблением на оскорбление, но по-прежнему стеснялась первой обратиться к незнакомому человеку, стеснялась попросить о чем-то, по-прежнему испытывала неудобство, отвечая у доски. И она по-прежнему мечтала от всего этого избавиться.

Новый способ защиты, который избрала для себя Алиса, естественно, не принес ей ощущения безопасности. Низкая самооценка Алисы, вероятно, коренилась в ее раннем детстве, в уходе отца (за который она винила себя), в ощущении своей физической хрупкости и слабости в сравнении с большинством сверстников. И эта низкая самооценка никуда не делась, хотя теперь Алиса прекрасно понимала, что в уходе отца виноваты его конфликты с матерью, а ее внешность и физические данные теперь, в пору почти наступившей юности - не проигрышная, а выигрышная карта. В ощущении же ничего не менялось. И хотя Алиса старалась компенсировать свою проблему показным хамством, "крутостью", наплевательским отношением ко всему, проблема, естественно, оставалась с ней.

Иногда человек тянет проблему "стеснительности" из детства во взрослую жизнь практически без изменения, смиряясь с ней и даже не пытаясь (пусть неудачно - как Алиса) с ней справиться. И тогда появляются взрослые мужики и женщины, - "тюхти", "мям-ли" и "рохли", которых "каждый может обидеть", которым "каждый может в рожу плюнуть", которые "совершенно не умеют настоять на своем", "постоять за себя" и т. д. и т. п.

Главная проблема таких людей состоит не в том, что у них не хватает сил или способностей. Способностей у них зачастую с избытком, и хватает не только на собственное существование, но еще и на кандидатскую, а то и докторскую диссертацию начальника. Силы и даже решительность тут тоже ни при чем, так как иногда в критических, угрожающих обстоятельствах именно "рохля" ведет себя хладнокровно и решительно, направляя и организуя действия других. Дело в том, что в обычной жизни человек с низкой самооценкой (чаще подсознательно, но иногда и сознательно) уверен в том, что он и не заслуживает больше того, что реально имеет. Его обошли по службе? "Кинули" ловкие мошенники? Обманул лучший друг? Ну конечно, все так и должно было случиться - ведь со мной всегда происходят такие вещи, так уж я устроен. Снаружи, для других, "рохля" и "тюхтя" может огорчаться и даже негодовать, но про себя уверен, что в мире все устроено справедливо, и он получил именно то, что ему "положено по статусу", то есть согласно самооценке.

Что нужно делать, чтобы этого не произошло?

Возьмем для примера самый тяжелый случай. Ребенок имеет действительный, несомненный и не поддающийся коррекции физический недостаток.

Когда я училась в школе, в нашем классе был мальчик по имени Юрик. Теперь я догадываюсь, что Юрик страдал последствиями детского церебрального паралича - тяжелого, практически неизлечимого заболевания, развивающегося в раннем детстве на основе различных внутриутробных нарушений и родовых травм. Но в детстве мы, разумеется, не знали диагнозов и видели только, что Юрик с трудом ходит и с трудом говорит.

Интеллект Юрика был абсолютно сохранен. В то время подобные дети лечились и обучались в специальных местах (только сейчас в нашей стране - вслед за всеми цивилизованными странами - приходят к мысли, что таких детей нужно по возможности растить и обучать вместе с остальными. Это полезно не только для больных, но и для здоровых детей, так как развивает гуманизм и терпимость к инаковости.). Можно только догадываться, каких трудов стоило родителям Юрика добиться того, чтобы их ребенка, имеющего такую грубую патологию, определили в нормальную школу. Но Юрик учился вместе с нами и удивительным образом вписывался в наш классный коллектив. Говорят, что дети, особенно маленькие, жестоки и бестактны. Мы и были такими. Но Юрик, соответствующим образом подготовленный родителями, нас такими и принимал.

- Ты дразнись, дразнись, - говорил он мальчишке-сверстнику. - Только портфель мне собери, ладно? А то ты будешь дразниться, я тебе отвечать, потом мы еще подеремся, потом Валентина Михайловна тебя ругать будет, когда ж мы домой-то придем?

И обескураженный рассудительностью Юрика пацан собирал ему разбросанный портфель и помогал пристроить его на спине (ходил Юрик сначала с костылем, а потом с палочкой и самостоятельно надеть ранец не мог).

Собственный способ передвижения Юрик (и все вслед за ним) называл "шкандыбать". В раздевалке весело заявлял пацанам:
- А теперь все будут ждать, пока Юрик оденет сапоги и застегнет куртку. Или, может быть, кто-нибудь поможет несчастному инвалиду? - Всегда кто-нибудь находился.

У Юрика был живой, веселый и общительный характер, что при его дефекте казалось просто-таки невероятным. Заслуга эта целиком и полностью принадлежала семье Юрика. Однажды (это было уже классе в седьмом) я была у Юрика на дне рождения. Меня поразил стиль общения родителей и сына. Он был разительно не похож ни на что, виденное мною раньше. Родители явно не жалели сына, но и не делали вид, что все в порядке. Гости собирались. Юрик вертелся на кухне, предлагал матери свою помощь в приготовлении или оформлении какой-то еды.

- Ой, да отстань ты! - в сердцах кипятилась мать. - Как я могу тебе дать это нести, если у тебя из рук все валится! Вон, пусть Катя отнесет. А ты покажи, куда поставить. Да не лезь вперед, дай ей пройти, ты же еле ползешь!

Мне тогда показалось, что это очень жестоко. В его собственный день рождения можно было бы и не напоминать Юрику, как он обделен судьбой, - так я думала тогда. Теперь я думаю иначе. Юрик сам помнил об этом каждую минуту, во время каждого шага. Подчеркнутое "все о'кей" окружающих лишь создавало бы вокруг мальчика атмосферу фальши и взаимной лжи. В его присутствии не говорят о его дефекте - следовательно, и он сам не должен говорить о нем. А сам-то дефект напоминает о себе ежеминутно!

Юрик говорил о своем дефекте так же легко, как и его родители. Когда мы на истории проходили косноязычного оратора Демосфена, Юрик уловил ассоциацию раньше, чем язвительные одноклассники, и завопил:
- Вот, вот! Это про меня! Я тоже так буду! У кого есть морские камешки? Завтра чтобы мне принесли!

То ли он действительно тренировался по методу Демосфена, то ли еще что, но с годами речь Юрика улучшалась, чего, к сожалению, нельзя было сказать о его моторике. Писал и ходил он по-прежнему с трудом. Забавно, что лучшим другом Юрика был самый подвижный пацан в классе. Когда они вместе шли домой, никто не мог смотреть на это без смеха. Юрик медленно "шкандыбал", опираясь на свой костыль, а Вовка (так звали друга) кругами бегал вокруг, слушая протяжные косноязычные разглагольствования друга и время от времени что-то отрывисто отвечая.

В старших классах Юрик неизменно ходил на школьные вечера и участвовал в школьной самодеятельности. Судя по всему, у него был хороший слух. Играть на модной тогда гитаре он, разумеется, не мог, но довольно приятно пел и выступал с номером под названием "художественный свист", имевшим неизменный успех. Доморощенным сценаристам и режиссерам из школьного театра Юрик ставил ультиматум:
- Будьте любезны, впишите в свои спектакли роль для урода.- Это же очень пикантно. Уроды были при дворах всех королей и пользовались, между прочим, большой популярностью. В крайнем случае, я согласен на роль Сатаны или памятника.

Интересно, что роль для Юрика находилась почти в каждом спектакле.

Во время школьных танцев Юрик почти всегда скромно сидел в уголочке, утешая какую-нибудь очередную девчонку - жертву несчастной любви, рыдающую у него на груди. Иногда, отрыдавшись, девчонки спохватывались и "тактично" спрашивали:
- Ой, Юрик, вот ты меня утешаешь, а сам-то... Тебе не обидно, нет?
- Да вы для меня все как родные! - смеялся Юрик, тайком смахивал с угла глаза набежавшую слезу и заявлял: - Танцевать хочу!

Две девчонки тут же подхватывали Юрика под руки и выходили с ним в круг. Под очень смешанные эмоции зала Юрик лихо отплясывал со своими партнершами и уходил обратно в угол - отдышаться. Среди эмоций зала преобладало - уважение.

Во второй половине выпускного вечера кому-то из девчонок пришла в голову мысль:
- Мы же после гулять пойдем. Далеко. Быстро. А как же Юрик?!
Обратились к Вовке.
- Он сказал: "Домой пойду", - не берите в голову. Я думаю, - лаконично разъяснил ситуацию Вовка.

Слегка приняв на грудь, наши мальчики увеличили свою креативность и "позаимствовали" во дворе ближайшего овощного магазина тележку для перевозки ящиков. На этой тележке, восседая как паша на расстеленной газетке и укутанный в три куртки, и "гулял" выпускную ночь наш Юрик. Парни и даже девчонки по очереди катили тележку. Иногда все начинали резвиться и тогда Юрик вцеплялся в края тележки и кричал, подражая нашей классной руководительнице:
- Сволочи вы, а не комсомольцы! Прекратить немедленно! Войдите в рамки! Имейте совесть! Уроните инвалида - будете отвечать согласно моральному кодексу строителя коммунизма!

К утру все устали, и Юрик в виде особой милости приглашал то одну, то другую девчонку "прокатиться" вместе с ним. Замерзшие девчонки тесно прижимались к Юрику и его курткам, он покровительственно и важно обнимал их за плечи. Парни ржали гнусавыми, сорванными за ночь голосами. Став очередной "фавориткой", я заметила на грязных щеках Юрика (всю ночь он хватался руками и за лицо и за овощную тележку) подозрительные дорожки.
- Тебе плохо, Юрик? - тихо спросила я. - Чего же ты молчишь?!
- Не бери в голову, - так же тихо ответил Юрик. - Мне очень хорошо. Честно.

Когда все расходились по домам и процессия подъехала к дому Юрика, выяснилось, у него свело судорогой ноги и встать он не может. В то время были совершенно не в ходу "социальные поцелуи", но почти все девчонки поцеловались с Юриком на прощание. Юрик плакал, не скрывая своих слез, что тоже было совершенно нетипично для тех лет. Парни тащили его в квартиру на руках, а девчонки махали ему вслед.

После школы Юрик поступил в библиотечный институт (тот самый, о котором мечтала мама Ксюши). Доходили слухи, что в этом институте он пользуется большим успехом (как известно, там учатся одни девчонки), и даже вроде бы женился. Обсуждая между собой эту новость, мы единодушно пришли к выводу, что такой прекрасный человек, как Юрик, не меньше, а то и больше других заслуживает право на личное счастье, а его жена, несомненно, мужественная женщина, но в каком-то смысле ей с мужем очень повезло.

Много лет спустя я встретила Юрика в Университетской библиотеке. Он рассказал мне, что работает в фондах, действительно женился, растит дочь.
- Ой, Юрик, я так за тебя рада! - искренне воскликнула я. - Ты всегда был таким сильным, я всегда верила, что ты себя найдешь.
- Ты знаешь, - задумчиво сказал Юрик. - Я как-то не очень доволен. Фонды - это, конечно, прекрасно, но ты ведь знаешь, я общительный человек, мне бы хотелось работать с людьми. А в библиотеке меня на абонемент не сажают. Предрассудки, понимаешь ли. Боятся, что у студентов и научных сотрудников при виде меня испортится настроение и снизится успеваемость и научный выход... Ну ничего, я что-нибудь придумаю!

И он действительно придумал. Несколько лет Юрик работал в одном из университетских киосков Академкниги. Его знали все, и он знал всех. У него можно было заказать любую книгу, получить совет, попросить откладывать подборку на любую тему. С ним было просто интересно поговорить, и у его киоска всегда стояли люди. Юрик нашел себя.

Он погиб во время нашумевшей катастрофы и пожара в поезде Москва - Ленинград. Будучи инвалидом, Юрик не сумел или не успел выбраться из горящего вагона. Я узнала об этом из некролога, который висел рядом с опустевшим киоском. Я купила две белые гвоздики и поставила их в банку, где уже стояли другие цветы. Мне было грустно тогда, но сегодня я уверена в том, что, несмотря ни на что, короткая жизнь Юрика была счастливой.

Мораль этой веселой и грустной истории так проста, что я даже не знаю, стоит ли о ней говорить. Но все же скажу: честность в признании достоинств и недостатков ребенка, искренность и уважение в отношениях в семье - достаточная гарантия от чрезмерной стеснительности. Независимо от всех сопутствующих обстоятельств.

Терапия стеснительности

Если чрезмерно стеснительному ребенку требуется помощь специалиста, то почти всегда это происходит в форме групповой работы. Здесь есть один нюанс, о котором, как мне кажется, непременно надо упомянуть. Есть такая форма психотерапевтической работы, которая называется "поведенческая", или "бихевиоральная", психотерапия. Форма эта старая и почтенная, применяется на Западе уже больше пятидесяти лет. Исходит она в целом из того, что вовсе не обязательно копаться глубоко в мозгах и структуре личности, чтобы решить многие проблемы человека. Иногда вполне достаточно изменить его "неправильное" поведение на "правильное".

Вот, к примеру, боится человек ездить в лифте. Так мы возьмем и научим его в лифте ездить без страха (для этого у поведенческой терапии существуют свои, специфические методики). И все в порядке.

В нашем случае это означает - что? А вот что. Стесняется человек и это неправильно. А мы его возьмем и научим не стесняться. И все сразу станет хорошо. А вот и не станет! Для этого я вам и рассказала про Алису, которая ведет себя так, что никто и заподозрить не сможет того, что она чего-то там стесняется. Так вот, при всех достоинствах поведенческой психотерапии, она нам здесь абсолютно не подходит. Потому что нам надо что? Правильно, не просто изменить поведение, а повысить самооценку ребенка. Так что если кто-нибудь будет предлагать вам поведенческую психотерапию как метод борьбы со стеснительностью вашего ребенка - смело отказывайтесь. Другое дело - страхи, особенно травматические. Вот здесь-то поведенческая психотерапия и бывает особенно эффективна.

Итак, групповая психотерапия. Стеснительные дети в группе находятся под защитой и неусыпным вниманием ведущего группы. Он следит за тем, чтобы им дали возможность высказать свое мнение, за тем, чтобы другие дети это мнение услышали (иногда для этого его приходится просто громко пересказывать), и за тем, чтобы ребенок получил на свое мнение обратную связь. Постепенно стеснительные дети становятся полноправными участниками группового процесса, видят свою возможность влиять на него, отчетливо осознают (также с помощью руководителя), как и с помощью чего влияют на них окружающие их люди (члены группы, ведущий). Учатся, когда надо, сопротивляться этому влиянию, отстаивать свое мнение, свою позицию. Учатся просить помощь и принимать ее. В дальнейшем учатся "публичным выступлениям" на те или иные темы. Все это протекает в атмосфере полного доверия и принятия всех чувств и позиций ребенка. В любой момент он может прервать любое действие, если оно стало для него невыносимым, и в любой момент может спросить у группы, как он сейчас выглядит, как они его воспринимают, а также сказать о том, какие чувства у него вызывает их (членов группы и ведущего) поведение.

После занятий в такой группе стеснительные дети возвращаются "в жизнь" более подготовленными, более уверенными в себе, с новыми навыками общения, с новым знанием о себе, о взаимоотношениях людей, а главное, с более высокой самооценкой.

Иногда все же показана и индивидуальная психотерапия. Именно так я работала с Алисой. После трех месяцев занятий девочка смогла слегка изменить свое отношение к себе и к людям, стала более адекватной и открытой. Сумела подружиться с мальчиком из параллельного класса (до этого все попытки отношений с мальчиками кончались крахом - Алиса очень хотела "иметь своего парня", но боялась и избегала душевного сближения и попросту рвала все более-менее полноценные контакты). Сразу же резко улучшились отношения в школе, так как практически пропала необходимость постоянно огрызаться и хамить. Как следствие большей открытости, улучшилась успеваемость. Алисе больше не нужно было поддерживать репутацию "крутой девчонки", и как следует выученные уроки больше не казались ей таким уж нестоящим делом. Друг помогал ей готовиться к зачетным контрольным, и последнюю четверть Алиса закончила всего с одной тройкой...

Возвращаясь к Ксюше...

С трудом убедив Надю, что они обратились ко мне вовсе не зря, и назначив дату следующей встречи, я глубоко задумалась. Задача передо мной стояла явно не из легких: переломить стереотип поведения трех поколений семьи. Понятно, что в данном случае никто Ксюшину самооценку специально и даже случайно не занижал. Мать обожает дочь, бабушка, по-видимому, тоже любит внучку. Мужская половина семьи где-то за горизонтом (при следующей встрече обязательно выяснить!). Учительница сама явно обескуражена происходящим и искренне озабочена дальнейшей судьбой способной и милой девочки.

На первом этапе работы групповые занятия явно не принесут особой пользы, так как, по словам матери, девочка вполне социализирована в кругу сверстников, имеет подруг, и в классе, и в кружке поддерживает множество приятельских отношений. Корень Ксюшиных проблем, несомненно, в семье, в матери и бабушке. Но как же за него потянуть?

Во время следующей встречи я обсудила с Надей давно интересующую меня проблему.

- Муж ушел, - сказала Надя и покраснела. А я с удивлением увидела, что эмоция, которую она испытывает, - это не горе и не обида, а стыд. Ей стыдно, что от нее ушел муж. Она этого стесняется. - У него теперь другая семья. Я понимаю, почему вы спрашиваете. Но вы не думайте, тут ничего такого не было, чтобы на Ксюшу так повлияло. Муж мой не пил, не скандалил, не дрался. Вообще он очень хороший человек. Ксюшу он очень любит, она к нему в гости ездит, общается с его теперешней женой и ее сыном. Алименты платит аккуратно, правда, зарплата у него небольшая, ну так он же не вор и не спекулянт...
- А почему вы расстались?
- Вы знаете, я и сама толком не понимаю, - снова застеснялась Надя. - Он вообще-то много говорить не любит. Сказал: "Ухожу", - и все.
- А вы что же - даже не спросили?!
- Ну как я спрошу, раз человек уходит? Ему же вещи собрать надо, попрощаться, с ребенком как-то решать -
все такое... И что уж тут - спрашивай не спрашивай...
- Да-а, - мне захотелось присвистнуть как в детстве.
- Я потом-то уж спросила как-то: "Лешенька, может, я обидела тебя чем?" Он говорит: "Ничем ты меня, Надя, не обижала, это я сам такой подлец, что тебя с Ксюшей бросил, к другой женщине подался". А какой же он подлец?! Я ему так и сказала: "Ты, Лешенька, не наговаривай на себя, по-всякому в жизни бывает, кто рассудить-то возьмется..."

- Послушайте, Надя, вы верующий человек, да? - не выдержала я. - Ходите в церковь, живете церковной жизнью? - Надя ни разу не упоминала Бога (а современные верующие делают это чуть ли не через слово),
но все это требовало хоть какого-то объяснения.
- По-настоящему-то считать, нет, не верующая. В церковь захожу редко, молюсь тоже. Хотя крещеная, и Евангелие, бывает, читаю. Есть там в сердце чего-то, а как его назвать - кто скажет? Не в словах ведь все - в делах. Иногда думаю, пойти бы, покаяться, душу облегчить, а потом - что в том? Искупать грехи-то свои надо, так ведь? Вот может когда сготовлюсь, тогда и схожу... Меня и мама так учили, и я Ксюшу также учу - в словах-то мишура одна, пыль, в делах все. Другой говорит, говорит все, а ветер пролетел и все унесло. Что делаешь в этой жизни, то тебе и в зачет идет. Неправильно, может?..

- Ой-ей-ей! - Я уже сама почувствовала себя героем чего-то такого чеховского. - А что случилось с вашим отцом?
- Ничего не случилось, - вроде бы даже удивилась Надя. - Жив папа (мне показалось, что она должна была
бы сказать "папенька"), здоров теперь, вот намедни приезжал из Псковской области (дом у него там), огурцов
привозил соленых, грибков-рыжиков.

- А с мамой...
- А с мамой они развелись, когда мне годков семь было, а Кириллу, брату, и двух не исполнилось. Пил тогда папа, пил по-черному. Зарплату пропивал, вещи из дома. Мама все сносила, жалела его, так он сам ушел.
"Не хочу, - сказал, - твою жизнь и жизнь детей окончательно губить через мое пьянство. Попробую к корням
вернуться, может, родная земля меня от злой пагубы излечит". Уехал папа к себе на родину, на Псковщину,
устроился там в колхоз механизатором (там тогда другие-то еще круче него пили), и зажил там... Дом бабушкин (матери отца своего) поднял, огород завел, курей, порося... И ведь правду сказал - излечила недуг его родная землица. - У меня даже голова закружилась и в носу защипало от откровенной былинности Надиного повествования. - Родная земля, да баба местная, Матрена. На деревне-то мужики нормальные да без жены - редкость, вот она и взяла его в оборот. Он-то вроде думал, как в норму придет, так маму с нами к себе призовет. Да Матрена по-иному решила. Окрутила его, да и родила подряд двух огольцов, Ваньку да Ваську. А после уж - куда? Зарплата-то тогда в колхозе была не ахти какая, он нам все продуктами, помню, привозил.

Как папа приедет, так холодильник и кладовка под завязку набиты. Как только не надрывался, такое-то изобилие на себе волоча... Курей там, сала, сметаны деревенской, творога, колбасы - он сам делал, про грибы, ягоды, огурцы, помидоры я уж и не говорю... - В этом месте мне жутко захотелось есть. - А Матрена-то, конечно, не пускала его как могла, все боялась, что он здесь, с нами, останется. А куда ж ему - там дом, работа, хозяйство, сыновья малые опять же... Так и живут. Васька с Ванькой, как в армии отслужили, в деревню больше не возвращались. Сначала на север поехали, потом на юг, а теперь я уж и не знаю, где их судьба носит. Остался у тети Матрены на руках внук - Венечка, Вениамин. Пять годков ему сейчас. То ли Васькин, то ли Ванькин - не помню точно. Жена бывшая привезла погостить, а сама и сгинула куда-то. Так и остался Венечка там жить. Ну, у папы и тети Матрены хозяйство справное, силы покуда есть - поднимут Венечку, я так думаю. Папа приезжал, фотографии показывал. Красивый мальчик, глаза в синь, волосы кудреватые. Ксюша всем хвасталась: это, говорит, мой братик, правда, хорошенький?

В какой-то момент Надиного рассказа мне вдруг совершенно расхотелось что бы то ни было менять в этой семье. Пусть живут вот так, диковинно и в то же время просто, неправдоподобные и в то же время до судороги в скулах похожие на былинных героев, то есть на собирательные образы наших предков. На сем стоит и стоять будет...

На этом месте я оборвала себя. Хватит! Былины стоят на полках в библиотеках, а здесь передо мной реальная Ксюша и ее реальная судьба. И если все оставить как есть, то и от нее уйдет муж, не выдержав этого изнуряющего лирического благородства и всепрощения, и она будет, надрываясь и не ропща, одна воспитывать их общих детей, а муж будет жить где-то неподалеку с другой семьей и всю жизнь чувствовать себя неизбывным подлецом... И вот ведь интересно, во времена сталинских репрессий "ангельский" наследственный характер прабабушки Ксюши пришелся весьма кстати. Не колеблясь, она бросила четырнадцатилетнюю дочь и отправилась куда-то за полярный круг, к мужу. Да, эти женщины явно были одной крови с женами декабристов...

Пожалуй, эта замечательная золоченая цепочка все же стоила того, чтобы хотя бы попытаться ее разорвать... Но с чего же начать? Ксюша - мала, бабушка - стара. Остается - Надя.

- Надя, вы будете ходить ко мне на психотерапию?
- Я? А почему я? - изумленные глаза, чистый, ничем не замутненный взгляд.
- Ради Ксюши...
- Конечно!

Должна признаться сразу - никакой психотерапии у меня с Надей не получилось. Архетипическая цельность ее души, совершенно невероятный говор попросту сбивали меня с толку. К тому же Надя со всем соглашалась. Если я ничего не говорила, то молчала и она, молчала спокойно и доброжелательно, или произносила фразу, которая окончательно доканывала меня:
- Слыхала я от людей (я потратила два сеанса, чтобы объяснить Наде, что такое психотерапия), что психотерапия эта - дело глубокое и болезное. Но для дочки-то ничего не жаль. Вы доктор, не стесняйтесь, пряменько мне скажите, что я говорить или делать должна. А я прямо это говорить или делать и буду.

В конце концов я совершенно отчаялась и решила это дело прекратить, но однажды Надя с глубокой печалью сообщила мне, что кафе, в котором она работала, продают за долги, а новые хозяева собираются открывать там модный магазин. Таким образом Надя остается без работы.
- Надя, вот шанс! - блестяще, но рискованно сымпровизировала я. - Оживите вашу мечту! Идите в библиотеку!
- Кто ж меня туда возьмет-то! С улицы... - грустно улыбнулась Надя. - Я пока на биржу пойду. Меня подруга научила. Поскольку по сокращению...
- Идите пока на биржу, - согласилась я.

Этим же вечером я позвонила приятельнице, которая работала в библиотеке Академии наук и, презрев врачебную тайну, рассказала ей всю историю, начиная с жен декабристов.
- Так не бывает, - решительно отреагировала приятельница. - Это у тебя приступ романтизма.
- Устрой ее на любую работу, сама увидишь, - предложила я. - Она гиперответственна, кристально честна и у нее совершенно потрясающий язык. Может, она потом где-нибудь подучится?
- Вообще-то есть библиотечный техникум, а в нем - заочное отделение, - задумчиво промолвила заинтригованная приятельница. - У нас там некоторые девочки учатся.
- Именно то, что надо, - возрадовалась я. - Сельская библиотека была бы лучше, но - нет подходов... Когда мне ее к вам прислать?

На работу Надю взяли с испытательным сроком. В конце его мне позвонила приятельница и спросила, все ли у Нади в порядке с головой. Я испугалась.
- А что, неужели не справляется?
- Справляется, справляется, только, понимаешь, она иногда плачет... И мы не знаем...
- Когда плачет? Почему?
- Ну вот на книги посмотрит, которые на тележке везет, ну, XVIII там век или даже раньше, бывает, заказывают в читальный зал, и вдруг смотрим, у нее слезы на глазах. Это, по-твоему, что значит?
- Не волнуйся, - успокоила я приятельницу. - Это потом пройдет. А плачет она - от благоговения.
- От чего?! От чего?! - опешила приятельница.
- Нам с тобой не понять... А как тебе язык?
- Потрясающе! У нас все просто балдеют. Сначала думали - придуривается, а как поняли... Тут один мужик с филологическим уклоном к ней зачастил, немолодой уже, с сединой, я думаю, что-то серьезное наклевывается. Ты говорила, у нее дочка есть. А с мужем как?
- С мужем - в разводе.
- Ну тогда все нормально.

Надя пришла ко мне спустя два месяца. Благодарить. Умеренно стесняясь, протянула цветы и коробку конфет. Я отметила это, как огромный прогресс, спросила о делах. Совсем не стесняясь, Надя рассказала о работе, о том, что она до сих пор не может поверить, и о том, что уже готовится к экзаменам в техникум, которые будут еще через пять месяцев, но ведь она уже совершенно все забыла, и надо будет походить на подготовительные курсы... Сказала и о том, что учительница совсем перестала жаловаться на Ксюшу, и недавно дочка даже решила у доски задачу и получила "пять". Потом Надя вдруг снова застеснялась.

- Говорите, Надя, говорите...
- Тут человек один... - совсем по девчоночьи сконфузилась женщина. - Хороший человек, добрый, положительный. Правда, в годах уже... Я и думаю...
- Думайте, Надя, думайте. И решайтесь. У нас с вами сейчас не психотерапия, и даже не консультация, поэтому я дам вам совет, хотя вообще-то я советов, как вы знаете, не даю. Если решитесь, обязательно раз в месяц устраивайте мужу скандалы. И обязательно ревнуйте. Наплевать, что в годах, ему лестно будет. Иногда плачьте и обижайтесь по пустякам, пусть он вас утешает. И непременно хоть иногда повышайте голос, орите, шипите, ругайтесь. Не говорите все время как народная сказительница. От этого рехнуться можно! И сбежать!
- Вы думаете, так правильно будет? - улыбнулась Надя. - Хорошо, я попробую.

Когда она вышла, я чувствовала себя так, словно собственными руками уничтожила уникальный список "Слова о полку Игореве".

Автор: Е.В. Мурашова

Другие публикации по теме данной статьи:

- Что такое уверенность?

- Как научить ребенка успешности?

- Обрести уверенность в себе ребенку поможет сказка

- Как вырастить победителя?